Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл

здесь — если бы! Как ему, думаю, тягостно было держать это все в тайне! Вот только неужели он так плохо меня знал? Неужели он не понимал, что я горяч, но отходчив? Впрочем, что теперь говорить; да простит меня Бог, если я подчас бывал слишком резок. Уж теперь-то я сполна наказан.

Молли теряла терпение, тревожась за молодую мать:

— Папа, мне кажется, состояние ее серьезно, возможно, даже серьезнее, чем мы думаем. Не мог бы ты прямо сейчас подняться к ней?

Мистер Гибсон пошел вслед за ней наверх, поднялся с ними и сквайр, полагая, что исполняет свой долг, и даже гордясь тем, что смог побороть желание остаться в гостиной с внуком. Они вошли в комнату, где поместили несчастную. Она так и лежала без движения и даже не переменила положения, уставившись в стену широко раскрытыми сухими глазами. Мистер Гибсон заговорил с ней, но она не откликнулась; он взял ее руку, чтобы сосчитать пульс, — она даже не заметила этого.

— Немедленно принеси мне вина и распорядись, чтобы приготовили бульон, — обратился мистер Гибсон к дочери.

Он попытался влить немного вина в рот несчастной, лежавшей на боку, но она даже и не попыталась его проглотить, и вино стекло на подушку. Мистер Гибсон стремительно вышел; Молли сжала маленькую безжизненную ладонь; сквайр стоял рядом в немом отчаянии, помимо воли тронутый безжизненным оцепенением этого юного существа, которое совсем недавно так любили.

Мистер Гибсон взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступени; в руках он держал наполовину проснувшегося ребенка. Он не потрудился разбудить малыша окончательно, не расстроился, когда тот начал хныкать, а потом заплакал. Взгляд его сосредоточился на недвижной фигуре, которая, услышав этот плач, передернулась, а когда ребенка положили у нее за спиной и он, ласкаясь, прижался к ней еще теснее, Эме повернулась, заключила его в объятия, принялась утешать, убаюкивать нежным голосом, полным материнской любви.

Пока ее не покинуло это хрупкое сознание, поддерживаемое скорее привычкой и инстинктом, чем рассудком, мистер Гибсон заговорил с ней по-французски. Слово «маман», произнесенное ребенком, подсказало ему эту мысль. Безусловно, слова на этом языке скорее проникнут в ее затуманенный мозг, а кроме того — правда, об этом мистер Гибсон даже не подумал, — именно на этом языке ей когда-то отдавали распоряжения, которым она привыкла повиноваться.

Поначалу речь мистера Гибсона звучала довольно скованно, однако постепенно он разговорился. В первые минуты ему удавалось добиться лишь совсем кратких ответов, потом они стали длиннее; время от времени он уговаривал ее выпить каплю вина, пока не подоспеет более основательное подкрепление. Молли поразилась тому, как проникновенно и сочувственно звучал негромкий голос отца, хотя ей и не удавалось следить за смыслом стремительной речи.

Впрочем, позднее, сделав все, что было в его силах и вновь спустившись с ними вместе в гостиную, мистер Гибсон поведал им некоторые новые подробности ее путешествия. Спешка, осознание того, что она нарушает запрет, гложущая тревога, почти бессонная ночь, утомительная поездка — все это лишь усилило страшное потрясение; мистер Гибсон серьезно опасался за последствия. Ответы молодой женщины зачастую звучали невпопад; он заметил эту отстраненность и всеми силами пытался заставить ее отвечать по сути; помимо этого, он опасался, что ее может поразить тяжкий телесный недуг, и задержался допоздна, устраивая многие вещи с помощью Молли и сквайра. Одно-единственное утешение заключалось в том, что она, скорее всего, останется в том же оцепенении и завтра, в день похорон. Окончательно измотанный разнообразными переживаниями, сквайр, казалось, думал об одном: как перенести это испытание, — и не заглядывал дальше. Он сидел, уронив голову на руки, отказывался лечь в постель, не поддавался даже на разговоры о внуке, который всего лишь три часа назад так несказанно его умилял. Мистер Гибсон проинструктировал одну из служанок, как именно она должна наблюдать за миссис Осборн Хэмли, и настоял на том, чтобы Молли отправилась в постель. Когда та стала возражать, что ей никак невозможно сейчас лечь, мистер Гибсон ответил:

— Молли, ты же сама видишь, насколько меньше хлопот у нас было бы с добрым старым сквайром, если бы он делал то, что ему говорят. Он же не слушается и растравляет себя еще сильнее. Впрочем, его нельзя не простить, он в таком горе! Тебе же в ближайшие дни понадобятся все силы, какие у тебя есть, поэтому сейчас ты должна лечь в постель. Много бы я дал, чтобы и о других вещах иметь столь же четкое понимание, как о том, в чем состоит твой нынешний долг. Много бы я дал, чтобы Роджер сейчас был здесь, а ведь сам услал его в путешествие; да и он, бедняга, много дал бы за это! Да, сказал ли я тебе, что Синтия с великой поспешностью отъезжает к своему дядюшке Киркпатрику? Полагаю, она решила, что этот визит — достойная замена гувернантству в России.

— Мне кажется, она серьезно рассматривала эту возможность!

— Ну разумеется! В тот момент. Не сомневаюсь, что в ту минуту она считала свой порыв совершенно искренним. Но главным для нее было поскорее сбежать оттуда, где она в данный момент предстала в довольно неприглядном свете, а к дядюшке Киркпатрику перебраться столь же надежно, как в какой-нибудь ледовый дворец в Нижнем Новгороде, при этом у дядюшки куда уютнее.

Тем самым мистер Гибсон направил мысли Молли в новом направлении, в чем, собственно, и состояла его задача. Молли помимо собственной воли вспомнила о мистере Хендерсоне, его предложении, всех намеках по этому поводу; она предалась догадкам и пожеланиям — только чего она желала? Или, может, ее просто клонило в сон? Она не успела этого осознать, потому что действительно заснула.

После этого потянулись долгие дни, посвященные монотонному уходу за больной. Похоже, никто и не помышлял о том, что Молли может уехать из Холла, пока миссис Осборн Хэмли не оправится от внезапно поразившей ее болезни. Впрочем, принимать участие в непосредственном уходе отец ей не позволял; сквайр выдал ему carte-blanche, и мистер Гибсон нанял двух опытных сиделок, дабы те сменяли друг дружку у постели лежавшей без сознания Эме, но все особенно важные указания касательно лечения и питания получала Молли. А вот к присмотру за ребенком ее не привлекали: сквайр слишком боялся утратить безраздельную любовь внука, так что ходить за ним поручили одной из горничных; однако сквайру нужен был кто-то, кто слушал бы его бессвязные речи — и когда верх в нем одерживала неистовая скорбь по усопшему сыну, и когда он открывал очередное очарование в